Фьора. Послушайте, государь Лоренцо! Я пришла не для того, чтобы диспутировать с вами об искусстве любви. Я женщина; но часто казалось, будто мой голос, да и мнение важны для вас и в серьезных делах.
Лоренцо. Говори, прошу тебя.
Фьора. Ну что же, я пришла выразить вам свое изумление беспечностью, с которой вы взираете на то, как скверно развиваются общественные дела… Вы никогда не слыхали о монахе по имени Иероним Феррарский, приоре Сан-Марко?
Лоренцо (смотрит на нее). Я слыхал о нем.
Фьора. И слыхали, что он словами покоряет город, повергает к своим ногам юношество, сокрушает в прах, принуждает к покаянию художников, мутит против вас и вашего правления народ и позволяет молиться на себя, как на посланника Распятого?
Лоренцо. Я слышал об этом.
Фьора. Вот как! И вы покорно терпите все это в подушках вашей усталости?
Лоренцо. Если Флоренция любит его, я не могу этому помешать и не хочу этому мешать.
Фьора. Он оскорбляет Флоренцию.
Лоренцо. И Флоренция любит его за это.
Фьора. Вы потерпите и то, что он оскорбляет меня?
Лоренцо. Он это сделал?
Фьора. Я расскажу вам все, с самого начала. Оно было положено не в Санта-Мария-дель-Фьоре.
Лоренцо. Вы бывали в соборе?
Фьора. Как все.
Лоренцо. Вы часто бывали в соборе?
Фьора. Когда находила охота… С той же регулярностью, что и вся Флоренция. И из более оправданного любопытства, чем вся Флоренция. Я знаю этого монаха по прежним временам.
Лоренцо. По прежним временам?
Фьора. По временам, когда венец славы еще невидимо парил над его уродливой головой. Рассказать недолго. В Ферраре, по соседству с домишком, в котором мой отец нашел укрытие от ваших ищеек, жил некий горожанин по имени Никколо, ученый, состоятельный, древнего рода, пригретый при дворе; он жил со своей женой, моной Еленой, и маленькими детьми, двумя девочками и четырьмя мальчиками, так как старший, избрав участь наемника, уже оставил отчий том… Я была ребенком, или почти ребенком, лет двенадцати-тринадцати, но уже красива — вы мне поверите? — юноши пожирали меня глазами… Я поддерживала с соседями добрые отношения. Мы общались, болтали через окно, навещали друг друга, в летнюю пору ходили за городские ворота, бегали друг за дружкой по лужайке, плели друг другу венки. Но один из соседских сыновей не участвовал в нашей радостной дружбе, второй, ему, кажется, было около восемнадцати, слабый, невысокого роста и уродливый, как ночь. Он был нелюдим и, когда вся Феррара устремлялась лицезреть публичные празднества, зарывался в книги, играл на лютне печальные мелодии или что-то писал, не давая никому читать свои каракули. Из него думали сделать врача, и ему пришлось заняться философией, горбясь в каморке над Фомой Аквинским и толкователями Аристотеля… Мы часто дразнили его и бросали ему в окно на конторку апельсиновые корки; тогда он, презрительно улыбаясь страдальческой улыбкой, поднимал взгляд… Наши с ним отношения были особые. Он избегал меня со страхом и отвращением, и тем не менее его словно кто-то обрек встречать меня повсюду — в доме, на улице… Тогда он, казалось, трусливо и робко желая улизнуть, все же овладевал собой, сжимая толстые губы, шел мне навстречу и, изменившись в лице, с затравленным, тяжелым взглядом здоровался. Так я поняла, что он влюблен в меня, и радовалась доставшейся мне власти над его угрюмым высокомерием. Играючи я привечала его, давала надежду и, кривясь, снова отталкивала. Мне доставляло такое наслаждение властвовать глазами над током его крови. Тогда он еще больше замкнулся, исхудал, стал поститься так, что у него провалились глаза, и часами простаивал на коленях в церкви, до крови прижимая лоб к выступу алтарной ступени. Я же из любопытства устроила, что как-то раз в сумерки мы остались с ним в комнате наедине. Я сидела и молча ждала. Тут он застонал, приблизился ко мне, зашептал, зарыдал и признался… А когда я, якобы изумившись, усовестила его, им овладело нечто вроде бешенства, почти нечеловеческого, задыхаясь, он в изнеможении принялся умолять меня отдаться ему. Я с отвращением и ужасом оттолкнула его — возможно, даже ударила, поскольку он все жадно цеплялся за меня. Тогда он вскочил и с хриплым, невнятным криком бросился прочь, прижав к глазам кулаки.
Лоренцо. Я понимаю… Я понимаю…
Фьора. Его звали Джироламо. Ночью он бежал в Болонью и надел сутану святого Доминика. И вот он уже в неслыханных словах проповедует покаяние. Люди смеются, дивятся, покоряются. Имя его разносится по всей Италии. Ваше любопытство, избалованные государи, приводит его во Флоренцию. И в этой Флоренции он становится великим…
Лоренцо. Это ты сделала его великим!
Фьора. Я? Его? Тогда послушайте, как он отблагодарил меня! При всем народе оскорбил сегодня, в соборе… тыча в меня пальцем, оплевал словами, сравнил с Вавилоном великим, с которым блудодействуют цари!
Лоренцо. Цари!.. Это ты сделала его великим! Более великим, нежели я, кому ты отдалась.
Фьора. Более великим, нежели вы? Это, я полагаю, еще не решено, это только должно решиться… Послушайте, мой друг… Что, если вы призовете его? Сюда, к себе? Хотя бы для того, чтобы посмотреть, как беспомощно монашек споткнется о ковер, представ пред ликом Великолепного. Вот здесь и будет ему Родос. Выслушайте его, опровергните. Дозвольте ему помериться с вами силами. И коли убедитесь в его ничтожности, милостиво отпустите обратно в келью, на кафедру. Пусть за это он поносит вас, как ему заблагорассудится, вас — и меня. Если же почувствуете его превосходство, наша задача стереть его с лица земли сильными и холодными доводами. Он в вашей власти: если вы мужчина, да не выйдет он из-под нее…
Лоренцо. А если я устыжусь подобных доводов?.. Ты ведь знаешь, что мне будет за них стыдно!
Фьора. Я ничего не знаю. Я выжидаю. Я подожду, как вы, каждый из вас проявит себя. И посмотрю на результат. Ежели вам стыдно быть сильнее, от меня, ей-богу, благодарности не ждите!
Лоренцо. Он вряд ли придет. Под каким же предлогом я призову его?
Фьора. Вы действительно тяжко больны. Вам что, не доводилось лгать? Вы зовете священника. Испытываете страдания, желаете исповедаться. Хотите получить его духовный совет.
Лоренцо. Я и в самом деле хочу его получить! Мне он так нужен! Вокруг меня теперь пустота и ужас. Я не вижу вас, мадонна. Не вижу, что вы красивы. Не чувствую больше тоски! Я желал бы презирать вас, но испытываю перед вами зловещий трепет… Куда же мне бежать? Куда же, только бы прочь от вас?.. Пусть позовут Фичино!.. Ах, это все игра!.. Пусть позовут брата Джироламо! Вы правы! Пусть он придет!
Фьора. Он идет.
Лоренцо. Как это — он идет?
Фьора. Я позвала его к вам. Я знала, что он вам понадобится. Я послала за ним, сегодня, после проповеди. После того, как он оскорбил меня. Он уже идет. Вот-вот явится.
Лоренцо. Вот-вот явится… Боже мой, умеете же вы действовать! Сколь велико ваше похотливое желание этой встречи! Вот-вот явится… Противник в Кареджи… Сегодня и так сразу!.. Ну да ладно, пусть идет! Разве я боюсь? Велю впустить, когда придет. Если еще хочу его выслушать, самое время… Но сначала позовите мне людей! Моих спутников! Пусть зайдет Пико и остальные! (Фьора тянется к колокольчику и берет его.) Благодарю, мадонна! Я люблю вас. Плохо я был бы вооружен для встречи с этим пророком, не люби я вас… Вот и вы, друзья! Порадуйте меня еще немного вашим веселым обществом!
6
По ступеням спускаются Пико, Фичино, Полициано, Пульчи и Пьерлеони.
Пико. Вот это да, Лауро! Мы полагали, ты почиваешь в одиночестве, а у тебя, сдается мне, еще и свидание не закончилось, еще длится час любви!.. Почтительно желаю вам доброго дня, мадонна… Но, Лауро, серьезно: тогда ты не можешь отказать забавникам, которые уже много часов дожидаются, чтобы повидать тебя; кучка художников во главе с Франческо Романо, Альдобрандино…
Лоренцо. И этот? Ладно, ладно, с удовольствием. Они мне нужны. Пусть войдут. (На галерею передают повеление.) Я в настроении, государи! Мне сообщили хорошие новости! Сейчас пожалует гость! Я ожидаю сегодня еще одного знаменитого и приятного гостя. Бросьте, не догадаетесь. И ты, Пико, не догадаешься. Но я с нетерпением жду его и весьма рад, что мои художники скрасят минуты до его появления в этой комнате… Вот и они! Посмотрите только на красное, невинное лицо Альдобрандино! Посмотрите на влюбленный нос Леоне! А Гино, светлый любимец богов!.. Добро пожаловать, дети мои!
Робко, с поклонами, входят одиннадцать художников.
